Горбачев - нобелевский лауреат

По материалам открытых источников

Президент СССР - нобелевский лауреат

Президента СССР наградили в знак признания его огромных заслуг как выдающегося реформатора, политика мирового масштаба, внесшего уникальный вклад в изменение к лучшему самого характера международного развития.

Из книги Михаила Горбачева «Жизнь и реформы»:

«В октябре 1990 года Комитет по Нобелевским премиям принял решение присудить мне премию мира. Это решение вызвало у меня, откровенно говоря, смешанные чувства. Конечно, было лестно получить одну из самых престижных международных премий, которой до меня были удостоены такие выдающиеся люди, как Альберт Швейцер, Вилли Брандт, Андрей Сахаров. Я получил много поздравлений — от своих коллег, соотечественников и из-за рубежа.

Но отношение в советском обществе к Нобелевским премиям, особенно за общественно-политическую деятельность, было, мягко говоря, специфическим. Как известно, присуждение премий по литературе Пастернаку и Солженицыну произошло при обстоятельствах, которые выдвигали на первый план их диссидентство. И расценивалось у нас как антисоветская провокация. Исключением, правда, было присуждение Нобелевской премии по литературе Шолохову. А в общем, серьезно воспринимались, причем лишь в академических кругах, только премии за достижения в области точных и естественных наук.

Все это сказывалось на оценке присуждения Нобелевской премии мне: она была далека от цивилизованной, достойной. К тому же в этот период крайне обострилась ситуация в стране. Нападки на меня усиливались с разных сторон. Соответственно Нобелевская премия была оценена как демонстрация прямого одобрения моей деятельности со стороны тех, кого значительная часть общественного мнения считала выразителями «империалистических» интересов Запада. Но поразительно, что по этому случаю особенно злобствовали в руководстве Российской Федерации.

В этот момент я не счел возможным лично принять участие в церемонии вручения премии, происходившей в Осло 10 декабря. Поручил эту миссию тогдашнему первому заместителю министра иностранных дел Анатолию Ковалеву (в порядке исключения такая процедура допускалась). Он зачитал мое благодарственное слово и от моего имени принял премию.

Согласно установившемуся порядку Нобелевскому лауреату полагалось выступить с лекцией — сразу при вручении премии или позднее, но в пределах ближайших шести месяцев. Я получил приглашение выступить с такой лекцией в первой декаде мая 1991 года. Между тем политическая ситуация внутри страны еще более осложнилась, особенно после январских событий в Вильнюсе и Риге. На меня посыпались обвинения и дома, и за рубежом. Обыгрывался и факт присуждения Нобелевской премии мира: некоторые даже заявляли, что это было «ошибкой», Комитет должен «пересмотреть» свое решение и т.п. В этих условиях я, несмотря на напоминания, несколько раз откладывал решение о поездке в Осло. Рассчитывал поехать в начале мая, но не удалось. Должен признаться, до сих пор испытываю чувство неловкости из-за того, что такая ситуация могла быть воспринята как неуважение к Нобелевскому комитету. Но постепенно созрело решение: воспользоваться его международной трибуной, чтобы еще раз изложить свое кредо роли перестройки и нового мышления для нас и всего человечества.

С нобелевской лекцией я выступил в Осло 5 июня 1991 года. Конечно, попытался прежде всего загладить неловкость, возникшую из-за затяжки с выступлением. Подчеркнул, что воспринимаю решение Комитета как признание огромного международного значения происходящих в Советском Союзе перемен к политике нового мышления, как акт солидарности с громадностью дела, которое уже потребовало от нашего народа неимоверных усилий, затрат, лишений, воли и выдержки.

Мой исходный тезис состоял в том, что современное государство достойно солидарности, если проводит и во внутренних, и в международных делах линию на соединение интересов своего народа с интересами мирового сообщества. А это сложнейшая задача, ее решение требует соединения политики с нравственностью. Перестройка позволила нам открыться миру, вернула нормальную связь между внутренним развитием страны и ее внешней политикой. Но давалось это непросто. Народу, убежденному, что политика его правительства всегда отвечала делу мира, мы предложили во многом другую политику, которая действительно служила бы миру, но расходилась с привычными представлениями о самом этом мире, с устоявшимися стереотипами.

«Мы хотим быть понятыми» — этими словами начиналась моя книга о перестройке и новом мышлении. И на первых порах представлялось, что это уже происходит. Но мне хотелось вновь повторить эти слова, повторить со всемирной трибуны. Потому что понять нас по-настоящему — так, чтобы поверить, — оказалось непросто. Слишком грандиозные были перемены. Масштабность преобразований страны и их качество требовали основательного размышления. Тех, кто выставлял условие: мол, поймем и поверим, когда вы, Советский Союз, станете полностью похожими «на нас», я должен был предупредить: это бессмысленно и опасно. Использование опыта других — да, мы это делаем и будем делать. Но это не значит стать точно такими же, как другие. Наше государство сохранит свое «лицо» в международном сообществе. У многоязычной страны, уникальной по межнациональному взаимопроникновению, культурному разнообразию, по трагичности своего прошлого, величию исторических порывов и подвигов ее народов, — у такой страны свой путь в цивилизацию XXI века, свое место в ней. Да и невозможно «выпрыгнуть» из собственной тысячелетней истории, которую, кстати говоря, нам самим предстояло еще основательно осмыслить, чтобы взять в будущее только правду о ней.

Мы, говорил я, хотим быть органической частью современной цивилизации, жить в согласии с общечеловеческими ценностями, по нормам международного права, соблюдать «правила игры» в экономических связях с внешним миром. Нести бремя ответственности со всеми народами за судьбу нашего общего дома. Но наша демократия рождалась в муках. На шестом году перестройка вступила в самую драматическую полосу. Уже пролилась кровь. Поэтому я предупредил: от правильной оценки того, что происходит в Советском Союзе на данном этапе, очень многое зависит и в мировой политике. Сейчас и на будущее. «Приблизился, — сказал я, — может быть, самый решающий момент, когда мировое сообщество, прежде всего государства, обладающие большими возможностями влиять на ход событий, должны определиться по отношению к Советскому Союзу, причем в реальных действиях».

Заключил лекцию следующими словами: «В присуждении мне Нобелевской премии я увидел понимание моих намерений, моих устремлений, целей начатого глубокого преобразования страны, идей нового мышления, признание вами моей приверженности мирным средствам реализации задач перестройки. За это я признателен членам Комитета и хочу их заверить: если я правильно оцениваю их мотивы, они не ошиблись».

Из книги Анатолия Ковалёва. "Искусство возможного."

«Нападки на нашу внешнюю политику, причем яростные, и не где-нибудь, а в Верховном Совете СССР – так начинался день 15 октября 1990 года. На трибуне – наш министр Шеварднадзе. Он пытается убеждать, приводит аргументы, факты – все напрасно. Это еще не буря, но ее микрофонное предвестие. Ко мне подходит один из работников аппарата Верховного Совета и сообщает, что меня просит к телефону А.С. Черняев. Он… говорит, что только что М.С. Горбачёву официально сообщили о присуждении ему Нобелевской премии мира 1990 года.

Через несколько недель в одном из телефонных разговоров Черняев сказал мне, что Горбачёв не сможет присутствовать в Осло 10 декабря на церемонии вручения ему Нобелевской премии мира и просит меня подумать над возможной кандидатурой личного представителя президента, которому можно было бы поручить принять эту награду. Пару дней спустя я назвал Черняеву такую кандидатуру. Он обещал доложить. На следующий день он отзвонил мне и сказал, что доложил Горбачёву мое мнение, на что Горбачёв ответил: «А почему бы это не поручить Ковалеву?». Для меня такое его решение являлось абсолютной неожиданностью.»

---

Темы: Михаил Горбачёв